«Банковская система сейчас не переживет банкротства ни одного из банков», - Т.Турлов

Автор: Ирина ДОРОХОВА, Ольга ЗНАМЕНСКАЯ, Ольга КУДРЯШОВА

Kursiv.kz продолжает публикацию интервью с гендиректором ИК Freedom Finance Тимуром Турловым. На этот раз речь пошла о банковской системе Казахстана – о страхах девальвации, возможностях (или невозможностях) интеграции банковских секторов Казахстана и России и надежности банковской системы в целом.

– Тимур, давайте начнем с валюты…

– Вот, вы пишете: «Казахстан отказался от единой валюты» (статья в «Къ» от 23 апреля 2015 года). На самом деле, проблема финансовой интеграции шире. Вот, была заявка о взаимном признании банковских и брокерских лицензий к 2017 году. Но надо понимать, что если мы позволим прийти сюда с российскими лицензиями – открывать филиалы банкам или брокерским компаниям – наше регулирование к этому моменту должно быть симметричным. И если мы на протяжении нескольких лет идем своим суверенным путем, а потом вдруг понимаем, что в следующем году у нас будет всё, как в России, за этот год никто перестроиться просто не успеет.

– Но пока еще два года – если ориентироваться на 2017-й.

– Уже не 2017-й точно. Конечно, если будет политическое решение «нет, вы все-таки успеете», то мы, конечно, успеем. Почему бы и не успеть, у нас умеют люди работать. Но получится очень странно, потому что сначала проводилась одна политика, а потом будет разворот на 180 градусов и окажется, что всё, что было нельзя, уже можно.

– Но заявление было сделано не вчера…

– Это было заявлено не вчера, но большинство текущих решений принимаются, исходя из старой парадигмы. И если у казахстанских банков сейчас минимальный капитал а-ля $30 млн, то ходят слухи, что у российских банков года через два будет обязательным минимум в $10 млн. И перейтироссийским банкам с нынешнего уровня даже к $10 млн – это тоже задача, которая не решается влет. До 1 января 2015 года минимальный капитал российских банков был 180 млн рублей. В лучшие годы это было $5-6 млн, сейчас – чуть ли не $3 млн. Подняли планку до 300 млн рублей. Раньше это было бы $10 млн, сейчас это 6-7 млн. Банкирам надо докапитализироваться, и они всячески думают и изворачиваются, как бы это лучше сделать. Кто-то сливается, кто-то закрывается, кто-то меняет форму. Но на это надо время. И если сегодня сказать «Ежики, станьте завтра…

– … дикобразами…»

– … то завтра получится коллапс сектора. Они могут стать дикобразами, но не сразу, потому что сектор большой, его нельзя просто так заставить увеличить капитал в три раза.Это сектор, где работают интересы десятков тысяч сотрудников и миллионов вкладчиков, малый и средний бизнес, который кредитуют все эти банки. Поэтому не будет в России в течение ближайших двух лет минимального капитала в $30 млн, это невозможно.

– А в Казахстане?

– А в Казахстане это уже действительность, в которой страна живет. Более того, на полном серьезе рассматривается, что планка должна расти. И цифра в 100 млрд тенге и выше, которую я слышал, вполне обретает плоть. В Казахстане уже вполне открыто предлагается: «А давайте поднимем планку до $100 млн» и обсуждается, кто под эту категорию подходит, кто нет, каким банкам надо укрупняться, кому сливаться и так далее. Это значит, что казахстанский банковский рынок морально готов уже к планке и в $100 млн, а российский сектор явно даже к $30 млн не готов. И эти два достаточно разных регулирования сейчас невозможно сгармонизировать. Конечно, снизить планку легче. Условно, Казахстан может отшагнуть назад и сказать, что планка по минимальной капитализации снизится до $15 млн. В принципе, ни один казахстанский банк от этого не пострадает ни в коей мере. Но я больше чем уверен, что даже если политическое решение на самом верху будет приниматься, то появится огромное количество людей, которые будут говорить «Давайте будем последовательны». И подобных принципиальных моментов много, потому что в Казахстане изначально постулирован иной подход, нежели в России. Поэтому сейчас к интеграции банковских рынков есть достаточно много экономических вопросов, на которые еще не найдены политические ответы. Например, хотим мы мало больших и устойчивых банков или много мелких банков, зато более гибких. Мы всегда находимся на шкале, где с одной стороны надежность, с другой стороны возможности и рост. И вопрос, куда сейчас сдвинется бегунок: будет ли риск убывать, а надежность расти или мы выберем максимизацию возможностей, при которой будет расти риск, но при этом будет расти экономика, будет расти кредитование, гибкость системы, придут новые инвесторы.

– Но ведь большой банк не обязательно автоматически означает «надежный». Там другие риски возникают.

– Тогда возникает too big to fail (слишком большой, чтобы разрушиться – «Къ»). И получается, что уже сейчас Казахстан имеет такую банковскую систему, которая не переживет банкротства ни одного из банков, который в нее входит. Их надо будет спасать в любом случае, что бы они ни делали.

– Даже, например, PNB Paribas?

– Условно говоря, да. Все банки достаточно крупные. Регулятор понимает, что даже за мелкими банками стоит кто-то большой: или это местная персона или материнский банк. И есть понимание, что если что-то случится, банк в любом случае придется спасти. Поэтому контроль будет жесточайший. Правительство и регулятор исходят из предпосылки, что допускать никаких банкротств в секторе нельзя, поэтому он будет за всеми очень тщательно следить. Ну, а уж если форс-мажор случится, то – да, придется спасать. Что ж, это политический выбор, который нужно уважать. С точки зрения населения и общего доверия к финансовому сектору лучше маленькое количество надежных банков, которые никогда не падают, чем большое количество банков, которые периодически падают и убивают доверие ко всему сектору в целом. Достаточно вспомнить, что, несмотря на аккуратные отзывы, которые шли по «отмывочным» банкам из России, довольно много банков просто прекратили свое существование.

– Напомните, пожалуйста, какая там цифра?

– Осталось около 800, было около 1000. В прошлом году Центробанк похоронил около сотни банков. Но такая ситуация породила другую проблему: сейчас в России средние банки перестали тратиться на какую-либо имиджевую рекламу: для них это стало бессмысленным. Население понимает, что есть, условно, Сбербанк и, с какими-то оговорками, другие госбанки типа ВТБ, «Россельхозбанк». Хотя возникают казусы: например, считается, что ВТБ – это менее государственный банк, чем Сбербанк, хотя фактически, это ровно наоборот: если в ВТБ у государства 90%, то в «Сбере» – около 50%. Но суть в том, что люди перестали доверять средним банкам. После того, как подняли сумму гарантированных депозитов до 1,4 млн рублей, это около $30 000, и людям абсолютно всё равно, куда нести. Они среднему банку доверяют в той же мере, в какой и более маленькому, агрессивному или рисковому. Главное, чтобы ставка была побольше, чтобы было гарантированное страхование вкладов и депозит не больше, чем 1,4 млн рублей. Это сейчас стереотип поведения российского вкладчика.

– А в Казахстане?

– В Казахстане это распространено немного меньше. Хотя бы потому, что условного феномена российского «Сбера» в Казахстане нет, и мне кажется, что это хорошо. Как думаете, «Казком» и «Халык» могут упасть?

– После того, как в «Казком» вложили БТА – наверное, уже не упадет. Уже too big to fail, несмотря на высокую долю плохих кредитов.

– Сейчас в казахстанской индустрии все такие. При этом возникает другая проблема: доверие точно также разделяется равномерно между всеми банками. – «Казком» – это хорошо? – Хорошо. – А «Халык» хорошо? – Да, тоже хорошо. И так далее по списку. Хотя бы потому, что по ставкам тенговых вкладов все дают максимальную рекомендованную доходность. И не совсем понятно, как конкурировать, потому что не совсем понятно, кто из них более надежный. Я, например, слышал от очень уважаемых людей, работающих на рынке 20 лет и никак не аффилированных ни с одним из банков, что они довольно одинаково не доверяют всем. И как тут конкурировать – не вполне понятно.

– Может, вопрос не в том, что банки в РК too big to fail, а в том, что население заведомо ждет от государства помощи? Даже если начнет валиться частный и мелкий банк, ожидания у населения такие, что государство должно вмешаться и защитить вкладчиков частного банка.

– Не такие уж и негативные ожидания. Есть в этом, конечно, патерналистская модель поведения, но куда хуже, когда обратная модель поведения возникает.

– Что государство бросит их наедине с их бедой?

– Да, что везде опасно, что государство может прийти не в роли спасителя, а, скорее, наоборот. Перед народным IPO мы пытались понять, что люди думают по этому поводу. К сожалению, мы часто слышали от людей, особенно в регионах, что программа часто ассоциировалась с различными облигационными программами, которые были в СССР. Условно, у государства кончились деньги, и оно пытается собрать эти деньги у населения. И какую-то адекватную ценность люди обратно не получат. Советский человек, напомню, гособлигации покупал, но вряд ли на них обогащался. И по народному IPO была та же ассоциация: нас хотят заставить дать деньги государству, у которого они кончились. Поразительно, но российские эксперты, которые знают эту программу не понаслышке, говорят ровно противоположное: государство богатое, и оно решило поделиться с народом какими-то акциями, чтобы взбодрить фондовый рынок и позволить среднему классу купить ценные бумаги.

– Как это характеризует уровень доверия? Не получается ли парадокс: с одной стороны, не доверяют и считают, что оно пришло обобрать, а с другой – считают, что государство обязано заступиться?

– Ни у кого же когнитивного диссонанса не возникает, когда люди в России говорят, что мы глубоко поддерживаем внешнюю политику господина Путина, при этом считаем, что его экономическая политика неэффективна. А что внутренняя экономическая политика – это прямое отражение внешней, это почему-то никого не беспокоит. Проблема с причинно-следственными связями большая.

– И тут тоже?

– Смотрите: кризиса доверия комбанкам Казахстана нет, и это хорошо. При этом, любые инициативы, которые государство предлагает напрямую, вызывают довольно опасливый ассоциативный ряд. Грубо говоря, если государство защищает от злых банкиров, это еще не значит, что оно само добрый банкир. Словом, есть много вещей, прежде чем говорить об интеграции и, в частности, о единой валюте. Григорий Марченко (экс-глава Нацбанка РК), выступая на конференции, говорил, что говорить об этом рано.

– А зачем тогда Владимир Путин первый «сказал слово»? Это была проба почвы? Потому что сначала он об этом заявил, потом в Астане все подтвердили, а потом отыграли назад.

–Лидеры могут принимать красивые решения в формате «А давайте жить вот так!», но потом, переходя на практику, выясняется, что реальность и инфраструктура к этим благим «хотелкам» может разбиться. И, видимо, это и было сказано. Казахстан не отказался от единой валюты. Казахстан просто дал понять, что не может говорить об этом прямо сейчас. Политика России и Казахстана не была одинаковой, и регулирование в финансовом секторе проходило по-другому. Этот путь он не хуже и не лучше. Для России могло быть лучше отпускание рубля в свободное плавание – оно было по-своему гениальным ходом. Может быть, потомки когда-нибудь смогут оценить, настолько же Казахстану было правильным не отпускать тенге. Не готова страна к этому, сейчас девальвация тенге в моменте нанесет населению Казахстана больше вреда, чем не-девальвация. Экономика Казахстана сейчас не проиграет, если ее провести по российскому сценарию. Рынок найдет равновесие, но вопрос, какими будут последствия. Вопрос: сколько лет займет поиск этого равновесия. Курссейчас на эмоциях гипотетически может улететьв стратосферу. Если вообще ничего не делать, то не исключено, что будет четыреста тенге за доллар. Потом у нас, как водится, случится движение вниз, потом, если произойдет еще одно движение вверх, огромное количество людей, предпринимателей окажется не у дел, огромное количество социально защищенных людей проиграет от этого.

Я считаю, что можно отпустить тенге в свободное плавание.Более того, я уверен, что у нормально развитой страны не может не быть плавающей валюты. И к этому должны быть направлены все наши усилия. Но переход к плавающему курсу не должен случиться в тот момент, когда волатильность станет запредельной. Не должно быть никаких девальвационных ожиданий, в момент, когда отпускаешь валюту. Рынок не найдет равновесие сразу. У нас слишком низкое доверие. Нужно, чтобы оно сначала выросло к валюте, к экономической ситуации в целом. Сейчас, если провести 30%-ную разовую девальвацию, то доверие обвалится.

– В чем это выразится?

– У нас 60% было валютных вкладов, сейчас их станет 70-80%. Тенговая масса еще сожмется. Большинство людей, кто сейчас играл против тенге, кто занимал тенге, чтобы купить доллар, сейчас платят по своим тенговым кредитам 15-20% годовых. В долларах они получают 3-4% годовых, и их реально начинает разрывать от этого. Те, кто уже год пытается играть на этом, сейчас в убытках.И если сделать девальвацию, накормят тех, кто играл против тенге. Доверие от этого никогда не вырастает. Доверие упадет еще ниже. В итоге не наполнится рынок тенговой ликвидностью, ее сметут. Раз вы сделали девальвацию один раз, второй, то будет и третий. Начнется бессмысленная дискуссия о том, сколько должен быть курс: триста или пятьсот.

– Смотрите: доводы в пользу девальвации были связаны, в первую очередь, с рублем и утратой торговых преимуществ, низкими ценами на нефть и проблемами на Украине. Сейчас рубль укрепился, цены на нефть подросли, ситуация на Украине – не на первых полосах газет…

– Казахстан не Россия, искать абсолютный паритет с рублем нельзя. У нас другая экономика, которая сейчас находится в лучшем виде, чем российская. Это одна из причин, почему нельзя ждать, что курс тенге к рублю должен быть одинаковым всё время. Разный баланс, разный приток денег. Доллар укрепился по отношению к многим другим валютам. Снизилась нефть, тенге был девальвирован на 20%. Вспомним слова главы Нацбанка, в них определенно есть смысл. Я действительно считаю, что в текущих условиях нет сейчас какого-либо жесткого дисбаланса между курсом тенге и курсом доллара. Курс может быть немного слабее. Если сейчас тенге стоит 15% годовых, то курс доллара должен падать медленнее, чем на 10% в год. Это значит, что если мы увидим 190 тенге за доллар к концу года – это будет нормально. Это не даст возможности работать валютным спекулянтам.

– Еще одна проблема, на которую публично жалуются банкиры–нехватка тенговой ликвидности. Насколько Нацбанк готов ее предоставлять? Не получится ли, что, получив деньги, банки начнут снова играть против тенге?

– Нацбанк не тратит сейчас много денег на поддержание валютного курса. Те кто хотел купить доллар, уже купили его. Я считаю, что потребность экономики в тенговом финансировании она есть и Нацбанкбудет выделять эти деньги, может медленней, чем хотелось бы. Эти тенге будут в основном попадать по назначению. В том случае, если валютный риск долго не реализуется. Самой атаки нет, атака дорогая, она стоит денег. Люди начинают потихоньку переворачивать в тенге, понимая, что атака не удалась, мы потеряли 10% от своих активов. Рано или поздно – тем более сейчас рубль укрепляется, нефть укрепляется– атака захлебнется сама собой и я думаю, что говорить не стоит, что тенге должен обернутся до кризисного паритета с рублем, не стоит. Не все сырьевые страны испытали это на себе, это скорее исключение. Канадский доллар потерял 20%.

– А Казахстан?

– Россия через большую боль перешла к плавающему курсу рубля, а вот в Казахстане гораздо более выгодно к нему не переходить. Я считаю, что от этого стратегически население только выиграет. А если мы сейчас говорим не про сырьевой сектор, то не нужно сейчас в нем девальвацию делать, как бы это не звучало нелогично.